Галина Некрашевич, проработав всю жизнь в школе учителем математики одной из школ Житкович, никогда ребятам не рассказывала об ужасах концлагеря, пережитых ею в те далекие дни.

Расхожая аксиома о том, что историю следует помнить хотя бы затем, чтобы не повторить, хорошо претворяется в жизнь даже немцами.

Наступили наконец времена, когда канцлер Германии без обиняков попросил прощение у мирового сообщества в целом, и у России — в частности, за преступление своей нации против человечества в период Второй мировой войны.

Стали материально компенсировать моральные и физические издевательства узникам концлагерей; белорусские ребята — с удовольствием гостить в бюргерских семьях; а немцы отправлялись с визитами в географически близкую Беларусь.

Как раз тогда Галина Некрашевич, проходя вдоль железнодорожного вокзала в Житковичах, вдруг отчетливо услышала немецкую речь. Внезапно страх вернулся из глубин сознания, коснулся горла, предательски сжавшегося слезами. Галина Васильевна повернулась на звук и застыла: у вокзала мирно и трогательно белорусы прощались с немцами. Они громко разговаривали, обнимаясь, смеялись. А ей все виделись автоматчики в фашистской форме солдат вермахта и слышалась лающая в интонации речь.

Запах паленных волос и пепел сожженных тел в железнодорожных вагонах. Ни забыть, ни вытравить из памяти. А ведь на начало Великой Отечественной войны Галине Некрашевич исполнилось всего три года.

Детские впечатления — самые сильные. Именно они формируют наши характеры и отношение к жизни почти на подсознании. Не случайно большинство очень пожилых людей, не ориентирующихся уже в днях недели, с легкостью воспроизводят картины того времени. А как быть, когда самый светлый период жизни отбирают?

То, что началась самая страшная война, маленькая Галя не понимала. Ей казалась странной суета мамы и старшей сестры. А губки дрожали в рыдании из-за жалости к обливающимся слезами самым родным людям. Налетевшие вдруг самолеты вызвали у детей искреннее любопытство – они никогда не видели такое количество крылатых машин. Запрокинув к небу головки, бросились смотреть. Тяжело гудящие лайнеры снизили высоту, и внезапно выплюнули первые снаряды. Затем бомбы посыпались в таком изобилии, что малышня едва успевала спасаться, несясь врассыпную кто куда. Появились первые убитые и раненые. Центр Житковичей разнесли снаряды.

Спустя несколько дней в город на машинах и мотоциклах с колясками, облаченные в мундиры со свастикой, ворвались фашистские автоматчики.

— Пошли по дворам, — несмотря на юный возраст, Галина Васильевна хорошо помнит те дни. — Ловили все, что попадало в руки: кур, гусей, свиней. В нашем дворе организовали полевую кухню, готовили из наших круп, картошки еду. Несколько дней спустя начались массовые расстрелы евреев, коммунистов. Потом принялись убивать за связь с партизанами. Старший сын маминого брата ушел в партизаны. Когда вместе с товарищем они на улице Пролетарской брали немецкого языка, их узнал хозяин дома, в котором располагались фашисты, и донес в комендатуру.

На следующий день всю семью из девяти человек, включая шестерых детей от года до 12 лет, расстреляли. Семью товарища арестовали. На глазах отца изнасиловали и убили 15-летнюю дочь. В этот день расстреляли более пятидесяти человек. Их зарыли в яме болота в конце улицы Энгельса. Очевидцы говорили, что маленьких детей закапывали живьем. После войны родственники вместе с городским Советом перезахоронили останки на городском кладбище. Сегодня там, на братской могиле, установлен памятник и высечены имена погибших.

Страх поселился в домах и сердцах. Однажды зимним вечером немцы, разместившиеся в их доме (выселив хозяев в кухню), отмечали какой-то праздник. К ним заглянул офицер с денщиком и собакой. Выпивший офицер возжелал развлечений. Войдя в кухню, увидел сидящих на печке людей.  Обрадовался их беззащитности и принялся травить на них овчарку. Глядя на забившихся от страха в угол голосящих детей, немец неистово хохотал. Когда офицер отвлекался, денщик незаметным жестом подзывал пса к себе. А отвлекаться фашисту было на что. Достав из кобуры пистолет, недобро усмехнулся, и наставил его на затравленных жертв. Затем со злобой выстрелил в потолок. Потешался долго, пока уже сами немцы не отобрали оружие и не вывели фашиста из кухни.

OST- 01759

Наступил 1944 год, немцы на всех фронтах терпели поражение. И будто стремясь взять реванш, стали массово угонять белорусов в Германию.

— Помню, как в один из летних дней, — рассказывает Галина Васильевна, — к нашему дому подъехал «студебеккер». На грузовике, охраняемые немецкими автоматчиками, уже сидели люди. Фашисты окружили двор, ворвались в дом и скомандовали быстро собираться. Едва мама что-то успела взять в узелок, как нас (кроме мамы, — меня и двух старших сестер: 11-летнюю Аню и 13-летнюю Нину), погрузили в машину и повезли на железнодорожный вокзал.

В переполненном такими же несчастными, как они сами людьми, в душном и тесном вагоне для скота, без воды, света и свежего воздуха добирались до Белостока и Освенцима. Их высадили в поле. Несколько дней под проливным дождем измученные узники ждали своей участи. Наконец всех построили, раздели донага и провели через санпропускник. Людей сортировали, не скрывая брезгливости, как скот: кого — в газовую камеру, кого — в Германию.

Им, как и их соседям — больному Николаю Чижу и его абсолютно слепой жене Татьяне, повезло выжить. Так в июле 1944 года они оказались в лагере «Hies» г. Штутгарт (Бавария).

— Территория лагеря, — ее память хранит детали в подробностях, — была обнесена колючей проволокой в несколько рядов и высотой более четырех метров. Охранялась вооруженными полицейскими и овчарками. Разместили нас в бараках по 250 чел, (в комнатах по 20-25). Спали на деревянных двухъярусных нарах: ни одеял, ни подушек, ни матрацев. В помещении было холодно, спали одетые. Досаждали бесконечные бомбежки. Пять-шесть раз за ночь, и днем — неоднократно. Город был промышленным, недалеко от лагеря проходила железная дорога… Звук воздушной тревоги до сих пор у меня стоит в ушах.

А еще здесь не терпели бездельников. На ногах вместо обуви — у взрослых и детей деревянные колодки. Каждый день они будили девочку. Вот характерным стуком об асфальт возвестили о том, что на работу пошли взрослые — шесть часов. Через час «тук-тук» сообщает о движении подростков. Еще спустя небольшой отрезок времени трудиться отправляются они — самые маленькие узники концлагеря. Дети не просили еду, разучились смеяться, не играли в привычные их возрасту игры. Как и родителей, ребят сковывал страх.

— В нашем лагере находилось около 3000 человек: белорусы, русские, украинцы. У каждого из них на груди был нашит синий квадратик с надписью «OST», а у взрослых – еще и номер. У моей мамы номер был 01759. Мы, самые маленькие, оставались в лагере под охраной и должны были убирать территорию.

Галя заболела корью и коклюшем. Вместе с другими такими же их разместили в одной комнате, где они лежали без лечения и ухода. Даже во время бомбежки не прятались эти обессиленные узники. Многие умирали. Как-то, вернувшись с работы, мама принесла где-то подобранную слегка сломанную игрушку. Ей так хотелось порадовать девочку. «Ну как? Красивая?» — поинтересовалась у дочери. Та в знак согласия кивнула, но описать с таким трудом доставленный подарок не смогла: она ослепла…

А еще им, детям, также как и взрослым давали баланду — воду с капустными листьями и гусеницами, сушеной брюквой и шпинатом. Да булочку эрзац-хлеба в 500 граммов на неделю. Побежит Галочка со своей мисочкой за баландой, получит порцию и сольет в консервную баночку про запас — мама придёт, поест. Затем, смешиваясь с толпой ребятни, снова подставит посуду — для себя. Хорошо, если не заметят, а узнают — черпаком по маленькому лобику очень уж ощутимо. Их, славян, кормили гораздо хуже заключенных итальянцев и французов. Однажды началась бомбежка и по этой причине еду узников-европейцев доставили в бараки русских и белорусов. За многие месяцы впервые увидели в термосах нечто похожее на суп — с вермишелью и картошкой. Даже в этом положении славяне у немцев считались вторым сортом.

 Освобождение

Их освободили союзные войска в конце апреля 1945 года.  Накануне фашисты несколько раз выводили заключенных на плац, приказав предварительно оставить в бараках свои скудные пожитки. И, как теперь вспоминает Галина Васильевна, видимо, собирались сбросить людей в шахту и затопить. Однако в каждом случае этому акту сокрытия следов преступлений препятствовал лагерьфюр.

— Видимо, как сейчас понимаю, он был антифашистом, — считает Галина Васильевна. — Когда уже немцы сбежали, бывшие узники избили своих тюремщиков, в том числе — и начальника лагеря. Тогда-то он выкрикнул: «Я же вас всех спас от смерти!»

Несмотря на радость свободы, в лагере они оставались еще до начала июня 1945 года. Голодные, истощенные, измученные. Ребята постарше бегали на немецкие дачи добывать овощи, фрукты. Сколько их осталось там убитых оружием, заколотых вилами, а сбежавшие были покалечены бюргерскими овчарками.

Неласково встретил бывших немецких узников и фильтрационный лагерь в австрийском городе Брук, где их передали советским войскам. После стольких голодных дней здесь предложили макароны с мясом и другую забытую на вкус еду. Мама, получив свои порции, по дороге не могла удержаться и попробовала, пригубив аппетитное блюдо. Внезапно ей стало плохо, появилась изо рта пена, и ее с отравлением отправили в больницу. Так она спасла своим детям жизнь. Многие, отведав блюда (кем и зачем они были отравлены — неясно), умирали здесь же.

— Страшно вспомнить, — ужасается и сегодня наша героиня, — как человек, измученный голодом, получив еду, падал и с пеной у рта умирал… Поэтому мы ходили на железную дорогу, где были разбомбленные вагоны, и лежала рассыпанная по земле пшеница, горох, рожь, сушеная сахарная свекла. собирали все это, варили на кострах и ели. Рвали щавель, лебеду… Затем через Чехословакию мы попали на советскую землю во Львов. И снова, после голода и холода, по железной дороге доехали до Калинковичей, а дальше на открытой платформе домой – в Житковичи. Это было 14 октября 1945 года. Мне уже было семь лет. Я очень благодарна маме за выбор. Когда нас увозили из лагеря, союзники предлагали остаться, чтобы уехать с ними, дескать, на Родине вас будут преследовать и т.д. Лишь единицы из более чем 3000 узников согласились. Остальные, как и мы с мамой, отправились трудным путем на Родину. Ведь она у человека одна.

 Эпилог или предательство

Галина Некрашевич, проработав всю жизнь в школе учителем математики, никогда ребятам не рассказывала об ужасах концлагеря, пережитых ею в те далекие дни. На то были причины. Но один вопрос не давал покоя: почему именно их семья, как и соседская — Чижа, а супругам было уже за сорок лет, оказались в числе угнанных в Германию. При этом недалеко жили родственники, сестры и племянники ее крестной, работавшей переводчицей у немцев. Невзирая на завидный возраст девушек — от 20 до 30 лет, их угонять никто не стал. Да и к тяжелым работам их, в отличие от Галиных сестер-подростков, не привлекали.

Ответ нашла сестра в архивах Мозыря…Список попадавших под переселение в Германию составлен рукою крестной Галины Васильевны. Убористым почерком второй мамы занесена и фамилия названной дочери…

Спустя много лет после войны, отбыв наказание за грехи прошлые, та самая переводчица приехала в Житковичи. Ее бывший узник «Hies» Чиж узнал на своей улице, по которой дама направлялась к родственникам. К немалому удивлению переводчицы, он, не стесняясь в выражениях, поинтересовался, как жизнь. А также тем, почему именно их, людей слабых здоровьем и не первой молодости, а также беззащитную семью своей крестницы (ее отец в 1938 году был сослан на Соловки и реабилитирован в 1947-ом) она собственноручно отправила в Германию. На громкий голос на улицу высыпали соседи…Однако, опустив голову, не издав ни звука, женщина прошла мимо. Чтобы на завтра покинуть город, в котором родилась, но даже спустя много лет после предательства не может жить. Ведь не один бывший узник, отправленный ее росчерком пера в рабы, смог бы ее узнать.

Валентина ПОКОРЧАК.