«Drei, по три, кinder!» — Анна Бабенко и сегодня, спустя 75 лет, отчётливо слышит этот лающий окрик, застывший в памяти, как взрыв фугасного снаряда союзников в Штутгарте. Вообще она легко по-немецки цитирует своих мучителей в фашистском лагере «Кies», обозлённых на «russische schweine» ровесников и добрых фрау, подкармливавших обездоленных войною детей.

Спасительный топинамбур

Когда её, маму и маленькую Галю забрали в Германию (средняя сестра, отпросившись набрать воды, сбежала), Ане на самом деле исполнилось 11 лет. Но немцы, определив «по наружному виду», в документе год приписали. Собственно, этот нюанс не имел никакого значения для фабрики Дайлембен, где с восьми до 16 часов каждый день без выходных трудились дети. Ободранные и полуголодные они таскали тяжёлые и для взрослого тачки с металлической стружкой.

— Разве наешься двумя черпаками воды со свеклой и чёрной картошкой? Вот, думалось тогда, если бы ещё и третий. А когда добавят несколько испорченных макарон, какой же вкусной казалась еда! — Анна Васильевна по сей день хранит мисочку, в которую наливали этот странный суп, — но нас спас топинамбур, его вместо кофе давали дважды в день — утром и вечером. Это уже позже узнали, что им лечат диабет и пить отвар полезно.

Впрочем, тем летом 1944-го в тесном от тел вагоне для скота до Штутгарта они могли и не доехать.

— С Житковичей нас повезли в Лунинец, там зачем-то в бане помыли. А потом отправили на Варшаву, — Анна Васильевна всё помнит до мелочей, деталей и ароматов, — остановились у лагеря Майданек. Колючая проволока, немцы с автоматами, овчарки. В нос ударил запах горелого мяса. Над лагерем возвышались трубы, из которых валил тёмно-серый дым. Взрослые понимали, что это работал крематорий, но мы, дети, мечтали поскорее выбраться из тесного вагона. Теперь, думаю, нас хотели также высадить в Майданеке, но вдруг поезд отправился по другой колее.

Детские кандалы

В душном бараке оставались лишь малые ребятишки. Другие с семи лет, выстраиваясь в колонну по три человека, вслед за взрослыми отправлялись трудиться. Они двигались, стуча по дороге деревянной, похожей на кандалы обувкой, не только ею растирая в кровь ноги, но и раня их металлической стружкой в цехе. На станках работали немцы, и как-то добрая фрау принесла Ане изрядно потоптанные, но всё же туфельки. Однако измученная стопа так и не смогла к ним «притереться». С наступлением холодов девочке презентовали старенькое пальтишко немецкого киндера, также мало спасающее от вездесущей сырости.

Их синие жакеты, напоминавшие скорее халаты, украшались обязательным «лейблом» OST, что значит восток. Но ребята на свой лад и тихо расшифровывали: «остерегайся советской твари».

— Я трижды сбегала с лагеря, из-за голода, — подростковый аппетит, не совпадавший с нагрузкой, гнал Анечку в город. Она высматривала подходящую фрау и просила еду. Нашлась для неё добрая самаритянка. — У меня была такая торбочка, там миска, ложечка, туда же положила две вырученные картофелины и кусочек хлеба. Но и в этот раз меня схватил полицай. Сначала он кричал ругательства и говорил о том, чтобы дети сидели в лагере. А потом достал пистолет, намереваясь в меня выстрелить. Я заплакала и просила не убивать…

Пленных из другого лагеря гоняли на металлургический завод почти с советским названием «Кронштадт». Они двигались мимо «подростковой» фабрики, измождённые, слабые. Там работала и Анина мама, пока маленькая Галя дожидалась родных людей в бараке.

поБЕДНАЯ весна

Наступала весна 1944 года. Союзники практически ежедневно бомбили промышленный stadt врага. По радио, предупреждая, громко перечисляли города и районы, которые подвергнутся обстрелам. Немцы бежали в бункер, дети успевали в хлипкое убежище, вырытое такими же пленниками. Как-то после объявленной тревоги пунктуальные немецкие охранники соседнего цеха ринулись спасаться. А сложившаяся тройка ребят, с Аней в том числе, пересекла границу дозволенного.

— В этом ангаре стоял самолёт, видимо, их на фабрике и делали, — удивляется теперь детской беспечности Анна Васильевна, — мы забрались в кабину пилота и принялись там трогать, крутить, вертеть разные штучки. Вернувшись в барак, я с горящими глазами хвастаю: «Мама, ты знаешь, там в самолёте такие часики!». Она ахнула: «Вас на месте расстреляли бы, если б застали!!!»

Радио снова сообщало, что бомбить будут Эслинг и ещё ряд других городов, и вдруг «добавило» Штутгарт. Теперь в бункере собрались все, кто мог. На ж.д остался брошенный с трофейным скотом вагон, коровы ревут… Дымовая завеса от взрывов едва позволяла добежать до укрытия. Но в него тоже попал снаряд, и тут Аню за руку подхватил какой-то немец.

— Если бы не он, меня убило бы!.. Когда всё утихло, выбрались на улицу. На месте фабрики — руины. Понимаю, что теперь дорогу в барак не найду. Вдруг смотрю — мама. «Деточка моя золотая, — заплакала, — я думала, что тебя убило!!!» Keine dinge zu gehen (без вещей на выход -авт.) нас раза три вызывали. Взрослые понимали, что немцы при подступах союзников, хотели всех убить и скрыть трупы в шахтах. Но, как позже выяснилось, lagerführer был антифашистом, и благодаря ему мы остались живы. После освобождения мужчины на эмоциях его избили, а когда узнали, что именно начальник лагеря всех спас, женщины их заставили  просить прощение.

Шоколад от ниггера

Из танка, лихо въехавшего на территорию лагеря, высунулась чёрная, как «мой чугун» голова… Так впервые Аня увидела американского освободителя, протянувшего ребёнку шоколад.

— Нас собрали и под предлогом жестокого отношения Сталина к пленным (говорили даже, что могут расстрелять) предлагали остаться или поехать в Америку. Но мы очень хотели домой. Правда, там была одна пара стукачей и доносчиков… Они, конечно, не вернулись. Не знаю, как выжили мы тогда…Особенно Галя, она в бараке заболела коклюшем, лечения никакого. Разве что немка, присматривавшая за детьми, давала 20-50 граммов молока…

P.S. У Анны Бабенко, ударника Коммунистического труда, в трудовой книге одна запись — районной больницы, где до пенсии проработала медсестрой. О том, что  женщина была в лагере, коллеги узнали уже в 90-х. А на детской фотографии, сделанной в Германии, слово OST она соскребла. Долго ненавидела ставшую уже безобидной немецкую речь… Потом прошло. Но куда деть врезавшееся в память: «Drei, по три, кinder!»?

Валентина Покорчак