«Мы дети страшной судьбы, /Хлебнувшие чашу горя до дна./ Память встаёт на дыбы/ И рыдает, и стонет она». Это четверостишье выдающегося земляка Александра Алпеева у Владимира Занкевича, кажется, вырывается из глубин души. Ведь война, лишив детства, по «лёсам» его ровесников безжалостно потопталась немецкими сапогами, обстреляла из вражеских миномётов и зажгла салютом великой Победы.

— Прошло столько лет, но даже моя детская память навечно сохранила эпизоды тех страшных событий. На начало войны мне исполнилось года полтора, старшей сестре было уже 12, а всего в семье остались в оккупации четверо детей. Отца призвали на фронт, потому многое легло на плечи мамы, такая тогда выпала женщинам участь, — если 1941-ый год Владимир Григорьевич не помнит, то, что происходило в их доме пару лет спустя воспроизводит с поразительной точностью.

ужие в деревне

Вышелов, это Петриковсикй район, и именно там тогда жили Занкевичи, мало чем отличался от большинства оккупационных деревень Беларуси.

— В нашем доме, помню, обитал немецкий повар Макс. Сестёр мама отправила к деду, а я оставался с нею. Что-то стряпала для немцев и она, а с этого стола перепадало и мне маленькому… Сложно было женщинам. Надо огороды смотреть, хозяйство держать. Во-первых, фашисты требовали еду, во-вторых, свою семью нужно как-то прокормить, и, в-третьих, партизанам помогали с провиантом. Помню, батько говорил, что им на войне было легче, чем оставшимся в оккупации. На фронте всё ясно — вот враг, по нему надо бить.

В тылу куда ни кинь — всюду клин. Спасали вода и лес — укрывали и кормили. На ту сторону Припяти немцы боялись переправляться, а местные нередко спасались от обстрелов.

— Помню, мать, когда убегала, зачем-то брала с собой подушку. И вот как-то затаились, она положила меня на свой «скарб». И вдруг пуля врезалась в подушку буквально рядом с моей головой. Пошёл резкий запах горелого гусиного пера. Хотел было выковырять пулю, но мама, отругав, не дала. Позже, уже дома, всё равно из пуха достал предмет, едва не стоивший мне жизни.

В 1943 активизировалось партизанское движение, а спустя год фашисты начали отступать. Отходили в сторону Житковичей, к железнодорожной станции. Бежали на конских обозах, на них же посадили и нас. Может, в Германию хотели угнать или, ещё хуже, живым щитом в случае атаки выставить. Любопытно, что мать взяла с собой деревянную кадку, в такой обычно тесто замешивали. В неё зачем-то посадила курицу, она единственная осталась в хозяйстве… Довезли нас до деревни Мазури, недалеко от Лясковичей, и тут артподготовкой ударили наши… Немцы на обозах поудирали, бросив своих «пленных»…Вернулись в Вышелов, многих хат нет, но наш дом каким-то чудом уцелел. Стёкла, правда, повыбивало, но это были мелочи. И вдруг я в комнате нашёл новый стальной гвоздь — настоящий! (тогда же всё проволокой клепали).  Для меня это стало реликвией, которую хранил, пока не вернулся с фронта отец.

аши пришли!

Красная армия наступала, кругом взрывались снаряды. Дед очень переживал, а мне интересно, без какого-либо страха вслушивался в звуки. Как-то утром впервые увидел (это помню отчётливо), как по дороге двигался пеший строй красноармейцев. Так наши солдаты вошли в деревню. Дед всё спрашивал: «Может, моих сынов где видели?» Офицер взял меня на руки: «Знаешь, — пообещал, — скоро отец твой домой придёт!» И дал мне конфету. Она оказалась небольшой, поместившейся в кулачке. Боясь, что другие дети лакомство отберут, зажал карамель крепко в руке. Так угощенье и растаяло. Но как же вкусно было слизывать с ладошки даже оставшуюся начинку.

Ещё помню, было голодно, а тут во дворе взорвался снаряд, погубив много воробьёв. Ребята постарше гурьбой побежали собирать птиц, чтобы затем поджарить на огне и полакомиться.

Как вошли наши, сразу провели зачистку —всех полицаев и фашистских прихвостней из села забрали.  Призвали в армию и остальных мужчин, подросших парней. Остались в деревне только дети да бабы. Но сразу восстановили колхоз имени Молотова и оставили председателя. Его фамилия Булава очень соответствовала и росту, и голосу. Каждое утро он шёл по селу и громко приказывал всем выходить в поле. Женщины запрягались в плуг, дети его удерживали, — так пахали и сеяли. В жаркую для весны пору на улицах было безлюдно и тихо.

Когда наши освободили Вышелов, стали приходить с фронта письма, а вместе с ними и похоронки. Как убивались тогда, голосили вдовы! Мне кажется ни до этого, ни после не слышал такого истошного крика, отчаянного страдания. Пришла траурная весть и тёте Клаве, жене брата моего отца. Её горькие причитания слышались на другом конце деревни, они откликались морозом по коже. Однако вместе с тем жила в селе какая-то радость. Её источали получившие известие от мужей, оставшихся в живых, ожидание скорой Победы и счастливого времени. Два полярных чувства умудрялись уживаться в одном месте. Работая в поле, женщины пели. Причём все – и потерявшие мужчин и те, кто надеялся их дождаться. И это казалось закономерным, естественным.

едетские игры

Нужда, голод расплодили множество зверей и паразитов. Нас донимали вши, клопы и размножившиеся за время войны хищники. Последние, обнаглев, нападали на домашних животных, которых и так не хватало. Вспоминаю, как местные набрели на волчье логово. Там нашли нескольких щенков, их мать отправилась, видимо, на охоту. Люди зверёнышей забрали. Волчица, вернувшись, выследила похитителей. Она подошла к деревне и, заглушая лай местных собак, ночи напролёт жутко выла. В этих звуках мне слышалась безграничная боль, именно та (или похожая), с которой тетя Клава оплакивала моего дядю…

Война подходила к концу, но ещё долго её эхо напоминало о себе. Повсюду встречались снаряды. Помню, из противотанковой мины делали кормушки для кур-гусей, предварительно добыв тротил — им глушили рыбу. Многие находки для мальчишек оборачивались бедой. У родителей моего ровесника прямо на крыше хранился целый трофейный арсенал. Старший брат принялся разбирать что-то. Снаряд рванул, и ребёнок погиб, останки разбросало так, что собирали фрагменты. Нас не пускали. Но мы всё равно рвались посмотреть.

обеда в Вышелове

В тот день все, кроме малых детей, среди которых был и я, трудились в поле. Смотрю, ещё до обеда со стороны колхоза несётся девочка и что-то кричит. Неужели опять похоронка? Приблизилась, узнал в ней Надю и услышал, как она во весь голос сообщала: «Победа!!!». Её послали с доброй вестью для всех, и девочка, не останавливаясь, побежала по деревне.

Уже массово возвращались домой солдаты. И вдруг кто-то маме сказал: «Тваго Рыгора видели в Петрикове». Она быстро засобиралась, а я хвостиком за нею. Мама по дороге остановится, шлёпнет, чтобы шёл домой, а я всё равно бегу следом. Так и встретили отца, которого я тогда увидел впервые. Помню, на нём была тёмно-зелёная шинель, с английского сукна… Папа взял меня на руки и нёс, пока мама не сказала: «Слезь, отцу тяжело»… Нам навтерчу бежали сёстры и все радовались, что дождались.

лавный праздник

— Для нашей семьи День Победы — главный праздник, — подчёркивает Владимир Занкевич, — воевали мой отец и его брат Петро, два моих дяди по материнской линии — Роман и Петро, будущие мужья сестёр — Фёдор и Виктор. Хорошо помню что Фёдор, например, награждёт двумя орденами Славы.

Валентина  ПОКОРЧАК